Статьи

21.12.2002
Роза страха


- Зараз Київ є адміністративним центром. Чи можна, на твою думку, назвати його і культурною столицею?

- Да, можно! И мне кажется, что так сложилось в последнее время. До этого неофициальными культурными столицами были Львов и Одесса, а Киев был оплотом тоталитарного искусства - и даже то, что здесь в шестидесятые годы существовал андеграунд, существенно не повлияло на художественную ситуацию в целом, так как он не был существенной альтернативой официальному искусству. Настоящего андеграунда в Киеве, да и в Украине в целом, не было, и это очень плохо. Хотя сейчас это уже и не так важно.

- Звичайно, вивівся цей пласт, і якщо залишились одиниці - то вони суто свої принципові позиції утримують або амбіції виношують!

- Сейчас даже в андеграунде быть неактуально. Сегодня не должно быть разделения на официальное и неофициальное искусство. Возможно, какой-то функционер в Министерстве культуры и может это делать, но в интересах художника важно не разделять - он должен быть уверенным и в достаточной мере ангажированным человеком и не "сидеть в засаде", а находиться на сцене.

- І як йому на цій сцені?

- С одной стороны, нормально, что художники сами занимаются своей раскруткой - всем комплексом проблем, практически неподъемным. Это многому учит - когда ты сам себе и менеджер, и продюсер, и критик. С другой стороны (и об этом не раз говорили), некоторые художники тоньше и глубже чувствуют актуальные тенденции в современном искусстве, чем многие искусствоведы. Получается, что художники интереснее искусствоведов. А почему я так говорю? Да потому, что искусствоведы тоже художники, они тоже артисты. Они сейчас находятся в тех же условиях. Я не представляю себе искусствоведа в качестве культурного работника, который сидит в кабинете и что-то анализирует по толстым книгам, проводит какие-то параллели между искусством 19 и 20 века. Для меня это маразм. В наше время нет уже искусствоведа-наблюдателя или надзирателя. Искусствовед тоже находится внутри ситуации, он такой же урод, как и художник. Поэтому и оценивать действия художников, и подводить итоги надо только изнутри. Это как идти в атаку вместе. Однако искусствоведы ведут себя в такой ситуации как предатели.

- Така в них професія - завжди існує дилема: за чи проти!

- На самом деле все жестче и определенней - или искусствовед есть, или его нет. Если он есть, то он находится в этом общем с художником культурном и идеологическом пространстве, и при этом он должен найти возможность анализировать происходящее, процесс изнутри. Преимущество Киева в том, что тут существует художественная среда, ситуация, то есть поле деятельности для искусствоведов. В этом, наверное, преимущество любой культурной столицы.

- Ситуація просто так не виникає!?

- Конечно, культурную среду создают люди, естественно, должна быть нормальная тусовка, но необходимо акцентировать внимание на конкретных художниках и искусствоведах, скажем, на десяти-двадцати, но не сотне. Это те, вокруг которых собираются все, кому это интересно.

- Є ґенератори?

- Есть, и хотя об этом никто не говорит, но все знают. В тусовке есть несколько уровней: в верхнем эшелоне все делают вид, что друг друга уважают, гадости не делают, как раньше было - какие-то интриги, перетягивания.

Может, иногда что-то и вспыхивает время от времени, но, в принципе, каждый занимается своим делом, каждый в своей нише - это как в галерее.

Поколения молодых практически нет, но необходимо сделать одну оговорку: просматривая последние публикации, можно все-таки говорить, что появилось несколько интересных искусствоведов. Кто-то в Киеве, кто-то в Одессе.

- Можна визначено сказати, хто?

- На мой взгляд, в Одессе это Е. Михайловская и А. Тараненко, а в Киеве - Н. Пригодич и Е.Стукалова. Может я кого-то упустил, но несколько человек есть и еще подтягиваются. И есть очень интересная новая генерация видеохудожников, в основном это одесситы.

-Це пов’язано з певним середовищем, з певною школою - з тим, що в Одесі працюють відомі відеохудожники?

- Думаю, традиционно Одесса была не такая официальная - всегда там что-то происходило, кто-то уходил, кто-то приходил, но там постоянно было движение. В Киеве этого нет - может быть, кто-то, оказавшийся в фантастических условиях, когда он один,

совершенно без конкуренции, и может выскочить на сцену. Но, в общем, получается, что никого нет.

- У чому причина?

- Ты спрашиваешь, почему нет молодых? Они есть, но их профессиональный уровень не соответствует планке, которая установлена. В Одессе дотягиваются до этой планки, которую ни я ни ты не определял, но она задает уровень сегодняшнему современному искусству. В Киеве молодые не берут эту планку.

Они почему-то в основном занимаются живописью - не самым современным жанром в искусстве. Конечно, нет системы, структуры. Мы можем жить как бы видимостью этой системы, но, тем не менее, эта видимость работает, она существует для молодых, для них это реальность. Скажем, в стране есть 40 человек, которые занимаются современным искусством - художники, искусствоведы, и либо ты отказываешься быть в этой обойме (или тебя не вставляют в нее) - тогда тебя просто нет, либо ты каким-то образом встраиваешься в нее - и тогда для тебя существует вот эта система. И хорошо, что есть хотя бы видимость...

- Гаразд, скажімо, існує вже структура, конструкція, існує певна кастовість у Києві, в інших містах - можливо, ця визначеність і відштовхує молодих?

- Пусть отталкивает, но пусть они "набычатся", пусть молодые наложат старикам на голову. Разумеется, это не просто, для этого надо быть очень талантливым и амбициозным, а чтобы быть таким, надо быть умным и много работать, предпринимать усилия в разных направлениях. На готовое прийти сложно, практически невозможно.

- Чи маєш ти внутрішні проблеми як автор, як куратор?

- Как автора мои проблемы в том, что все время надо делать интересное, и не то чтобы при этом не повторяться, а даже быть непредсказуемым - от тебя ждут чего-то, а ты предлагаешь совсем другое. Есть люди, которые разрабатывают одну жилу. Нашли - и роют всю жизнь. А мне важнее сделать что-то другое - такой выпад.

Если же горовить о кураторстве - то это проблемы уже финансовые. У меня есть один большой проект - "Холодная война". Я задумал его год назад. Это вроде бы и не искусство, а геополитика - для кого как, можно по-разному смотреть. Мне кажется, что политическая ситуация в мире после падения Берлинской стены не изменилась, что все осталось по-прежнему - как была "холодная война", так она и продолжается, только продолжается на другом уровне и по-другому. Это касается и политики, и экономики, и искусства - всех сфер деятельности... Но для того, чтобы этот проект осуществить (а я предполагаю в нем участие не только художников из Киева и других регионов Украины, но также из стран, которые когда-то были в Варшавском блоке), нужны определенные средства. Вроде бы деньги и не очень большие, однако найти их я пока не могу.

- А Сорос?

- С современным искусством, особенно с радикальной его частью дела обстоят сейчас неопределенно: вот закроется Сорос - и тогда художникам придется нелегко, может все остановиться. Может быть, некоторые ценой невероятных усилий и будут что-то делать, но им для реализации проектов все равно нужны будут какие-то деньги, а их у них, естественно, не будет. Кроме того, Сорос, говорят, сворачивает свою программу - это во-первых. Во-вторых, сейчас в ЦСМ Сороса, кажется, другие приоритеты. Раньше больше денег давали на проекты, а в последнее время занимаются компьютерной сетью, Интернетом. Может, я и не прав, и информационная сеть нужна больше всего, но с другой стороны - это не должно быть самоцелью, а только средством. Кроме того, несетевое искусство, как и кино, может неожиданно стать элитарным - это субъективный взгляд. Так или иначе, речь не идет только о новом и старом искусстве: в определенном смысле это проблема выживания.

- Припустимо, ситуація в країні не поміняється й альтернативного фінансування не буде. Що далі - Захід, Москва?

- Хорошо, что ты об этом заговорил, - разговора о Москве не миновать. Это очень интересно. Скажем так: пока Сорос есть, у нас есть возможность работать здесь - и художникам, и искусствоведам. Само собой, мы имеем всю или почти всю информацию - что и где происходит, знаем механизмы и условия работы артсистемы. Но когда фонд Сороса закроется и не будет ничего другого, придется куда-то ехать. Можно на Запад, а можно с такими же амбициями ехать в Москву. Контакты у меня и сейчас есть постоянные - с О.Куликом мы дружны, часто видимся. Хорошие отношения с А.Осмоловским, с К.Звездочётовым и с некоторыми другими интересными московскими художниками. К тому же Москва - один из мировых культурных центров. Конечно, не Нью-Йорк, но и не намного хуже. Если произойдет то, о чем мы говорим, и ничего не заменит фонд Сороса, - Киев сольется с Москвой, и не только Киев, а и Одесса, и Львов. Москва снова станет для художников и искусствоведов культурной столицей Украины.

-Цілком закономірне явище!

- Так что получается - либо ты достаешь деньги, либо уезжаешь. Но есть еще третий вариант - в такой ситуации можно стать диссидентом. Не обязательно в традиционном понимании, в политическом. Диссидентство - как стратегия в искусстве. Если раньше это было легче и было нормальным явлением, то сейчас стать диссидентом в демократической стране, в которой будто-бы и условий для этого нет, гораздо сложнее.., почти невозможно. Тот художник, кому бы это удалось, сделал бы фантастическую карьеру. Во всяком случае, если у нас в стране художники будут обречены, то им нужно и можно будет придерживаться именно этой стратегии. Возможно, у меня мрачноватый прогноз на будущее, возможно, все иначе произойдет - конечно, нет никакой определенности. Так или иначе, есть проблемы. И знаешь, почему они есть? Да потому, что мы мыслим искусство в традиционных понятиях и жанрах, а можно заниматься чем-то, что, кажется, и не может являться искусством - и не будет проблем. Понимаешь, когда художник думает, как ему создавать великие работы, то у него сразу возникают конкретные проблемы - на какие деньги купить холст и краски, уехать жить и работать в ту или иную страну, многое другое, без чего нельзя заниматься настоящим искусством. А есть художник, который, скажем, может перекрасить свою кухню, и для него это акт искусства, поэтому у него нет никаких проблем. Я не призываю своих коллег к ремонту квартир. Но хочу сказать, что мы все еще мыслим искусство как нечто значительное, почему-то оно должно быть значительнее самого художника. А если нет - тогда это как будто бы и не искусство.

- Є такий момент - все є мистецтвом, що хоче ним бути, навіть більше - мистецтвом є навіть те, що не хоче ним бути!

- Я хочу просто повторить слова Николя Буррио - он недавно в ЦСМ читал лекцию и А. Ройтбурд задал ему вопрос: "Каким будет искусство через 10 лет?" А он ответил: "Я не знаю, каким оно будет, и вообще не знаю, что такое искусство". Это не было позой, он действительно, должно быть, не знает - от того, что он много видел и уже ни в чем не уверен. А Ройтбурд, который его спрашивал, несомненно, меньше знает, поэтому и видит какие-то перспективы, верит в искусство. Мне кажется, само понятие "искусство" настолько трансформировалось и деформировалось, что говорить, даже обронить это слово просто так сегодня уже нельзя, к тому же, оно мало о чем говорит.

- Можна інше слово придумати!

- А можно его использовать в скобках - это не главное... Главное сейчас изменить смысл и способы репрезентации.

- У такому випадку, повернемося до твого "мистецтва", до твоїх проектів.

- Я работаю сейчас в двух основных направлениях. Мне по-прежнему интересна эстетизация насилия, криминала. Но уже с элементами мистики. Я готовлю выставку "Мягкие ужасы" - это первое. Другое: была у меня такая программа - "Твердое телевидение", я думал, что после акции в реанимационном отделении она закончилась, но потом у меня снова появился интерес к этой программе. В результате чего возникла мультимедиа-инсталляция "Студия твердого телевидения" в кураторском проекте А. Соловьева "Интермедиа". В этой инсталляции я хотел переместить понятие "показа" ("представления") из философии в ТВ-медиа. С наступлением медиакратической эры действующую экзистенциальную максиму "быть - это значит быть в мире" сменит новая максима "быть - это значит быть показанным в прямом телевизионном эфире". Существование утратит свою онтологическую обеспеченность и очевидность и превратится в цель, в техническую проблему. Для подтверждения своей достоверности человеку придется апеллировать уже не к сущему, а к работе телевизионных каналов и студий. Телевидение упразднит философию, но при этом присвоит ее метафизические функции и, исходя из своих идеологических интересов, будет определять, чему и кому позволить осуществиться в показе, в ТВ-жизни.

Интересно, что у меня есть возможность, пользуясь телевизионной терминологией, задаваться онтологическими вопросами. Это касается и насилия - оно уже для меня перешло от чистой изобразительности, стильной и киношной, к своеобразной философии. Может, мы когда-нибудь придем к пониманию последствий гуманизма, когда сможем принять насилие, не обязательно на физическом уровне, но хотя бы на визуальном и философском. Тогда мы сможем насилие наделить речью - пока же оно безмолвно. Эстетизация насилия может стать поводом для создания нового онтологического проекта. Возможно, картина мира уже не будет геморроидальным произведением философа - сводом каких-то сомнительных абстрактных умозаключений, а будет чем-то вроде смеси криминального романа (эпоса) и мистического триллера. Лично для меня любой криминальный роман является скрытым онтологическим проектом - конечно, если сильно утрировать мысль, редуцировать. Вот почему насилие и ужасы притягивают, завораживают человека. Все говорят, что это низменное, животное проявление - да ничего подобного! Просто мы слишком ленивы и трусливы. В насилии сокрыта тайна существования, и человек помимо своей воли тянется к ней. И вообще, если то, что для нас еще недавно было само собой разумеющимся, - материальность, телесность и прочее, - если все это сегодня подвергнуто сомнению, то как можно говорить о каких-то границах - о правде и неправде, о добре и зле? Нельзя уже в этих категориях мыслить. И это еще не все. Если задуматься о влиянии новых технологий и гиперкоммуникативности - что на самом деле происходит? На уровне функциональном мы понимаем - это информационная сеть, средство связи. Но на психическом уровне компьютер, мне кажется, повлияет на способы сохранения памяти и может перепрограммировать сознание. Новый способ сохранения памяти заменит традиционный и, соответственно, упразднит ее причинно-следственный принцип или характер. До сих пор у нас одно вытекало из другого - все было линейное, а эти технологии уже предполагают нелинейность, и пользуясь ими как способом сохранения-архивирования информации и, память человека, возможно, тоже станет нелинейной или вообще ненужной. Оставим в стороне бессознательное - тот человек, который являлся заложником своей физиологии, своего рода и коллективного бессознательного, давно уже умер. Кроме того, он в такой степени был репрезентирован в философии, литературе и искусстве, что говорить о нем сегодня, мне кажется, дурным тоном. Я о другом. О том, что мораль и все другие линейные категории и понятия сами собой нивелируются, после чего в сознании должны, могут произойти какие-то необратимые изменения - переоценка всех ценностей. Возможно, мы с тобой станем свидетелями появления у нас генерации сетеголовых людей, точнее после-человеков. Вот почему насилие сейчас в моде, почему мы приемлем его. Почему уже и цензуры внутренней нет? Только потому, что, в принципе, мы к этому предрасположены и знаем, что в будущем наказания как такового не будет. Но это огромный комплекс проблем, и нет еще ни повода, ни возможности для его серьезного анализа.

- Звичайно! І якщо підв’язати під нашу тему теорію "вільної гри", то ці ігри новітніх технологічних комунікацій з пам’яттю справді можуть спровокувати вивільнення з підсвідомості нової моралі та поведінки. Але. Тут виникає запитання: чи не стане людина рабом цих нових технологій?

- Не знаю как рабом, но мутантом - точно.

- Добре, все це можливі проблеми майбутнього. Сьогодні ж у нас іде "холодна війна", й вона також пов’язана з новими технологіями. Який маєш погляд на цю тему?

- Несомненно, связана. Очень скоро будущее того или иного государства и народа напрямую будет зависеть от степени продвинутости или, наоборот, отставания в информационных технологиях, - достаточное основание для восстановления нового мирового порядка. Открывающимися безграничными возможностями для реализации геополитических амбиций, несомненно, воспользуются политики, военные или авантюристы, которым для достижения своих целей будет достаточно использовать новые неортодоксальные типы вооружений, и уже не нужно будет прибегать к непосредственному применению силы - к обычному или ядерному оружию. С наступлением медиакратической эры особое стратегическое значение приобретет деятельность художника, его способность создавать стимуляционную среду - объекты и модели поведения, - которая с использованием новых информационных интерактивных технологий может быть эффективно использована в интересах государства в самых различных направлениях - от формирования медиаидеологии и культурных психодиверсий с использованием национальной иконографии, до создания виртуальной бомбы

P.S.2001

- Чому ти повернувся до живопису?

- Тому що якоюсь мірою це цікаво, бо нагадує тяганину з трупом, який потрібно оживити. Труп в тому значені, що живопис...

-...мертвий?..

- Мертвий у метафоричному значені, бо на виставках т.зв. актуального мистецтва його майже не зустріти. Здається все, що можна було намалювати, вже намальовано. Начебто не існує особливих перспектив. Живопис давно вже дійшов до крайностей... І тому мені цікаво, коли живопис перебуває в такому стані радикальних пошуків, у традиційній манері робити живопис.

- Живопис робити цікавіше, аніж фото?

- Однаково.

- Ти кайфуєш однаково?

- Так, правда, в живописі я віднаходжу тонкощі, нюанси, які є важливими для мене. Хтось може сказати: ну що там такого? Але це погляд збоку. А я зсередини бачу нюанси, що є важливими для мене. Більше витонченості, епатаж перестає бути важливим, скандальність відходить на другий план. Нема бажання комусь задницю показувати.

- Свого часу ти публічно задекларував, що ти більше не художник.

- Ну, те, що каже художник, не обов’язково має сприйматись як одкровення. Після тієї акції я навіть почав більше працювати. То був жарт. Він не вимагав зобов’язань. Художній жест. Чи, якщо хочеш, завершення певного періоду.

- Твій теперішній живопис концептуальний?

- Звичайно, це не просто живописність, образотворчість. Є ідеї. Є зміст. Ти не бачив цих робіт?

- Ні. Можливо, є схожість з "Ґумою почуттів"?

- Ні. Ні. По-перше, відсутні тексти. По-друге, теперішня серія, що має назву "Український Х-file", не просякнута чутливістю, що пронизувала "Ґуму почутів". Тут мова йде про паранормальні явища, які заповнюють наше життя загадковістю, про містику. Але не як в американському кіносеріалі, а радше як у Гоголя, як у народних українських віруванях, місцевих забобонах.

- Наркотики та інші психотропні засоби задіяні там?

- Абсолютно ні. Мова йде про гру з певними національними стереотипами. Якщо би я жив у Японії, тематика й антураж, відповідно, був би зовсім іншим. На мені якось відбивається аура цього місця, теперішня соціальна параноя стосовно паранормального - контактери, знахарі-лікарі, екстрасенси...

- Це стьоб?

- Ні, хоча іронія присутня. А з живописного боку - теж дивний підхід. Можна сказати, що там немає живопису. Я вважаю, що Глущенко, не кажучи вже про імпресіоністів, все зіпсували. Сині тіні, рожеве світло. У мене мало світла, все тримається на нюансах.

- Ти не в захваті від імпресіоністів?

- Та ні, вони подобаються мені, але наслідки дуже серйозні.

- Про наслідки можливі не подумали. А хтось із класиків мав вплив на створення цієї серії?

- Так само, як і Гоголь, не безпосередньо, Пимоненко. Його соковита, зелена, жирна Україна. Там мало авторського Я, мало особистісного. Картини сповнені оповідальності. Нема гіпертрофованих форм. Світла небагато. Відсутня патетика. Як на мене, це складніше, ніж експресивне вихлюпування емоцій і переживань.

- Назад до наративу?

- Так. Робити ніяке, але не абияк, складніше, ніж робити якийсь пафос. Пимоненко в цьому відношенні дуже унікальний і відповідний до духу часу і місця.

- Вермер Дельфтський не такий же?

- Можливо, але я живу тут.

- А соціал у тебе не викликає художніх рефлексій?

- Це актуальне запитання. Як у деяких московські художників - абсолютно ні. З іншого боку, що б я не робив, це відбувається в соціумі, і тому якось теж на нього впливає, як і витікає з нього. Але я не працюю на обивателя. Я хочу мати зацікавленого глядача.

- Чи не став арт елементом дизайну?

- Мистецтво - це або периферія, або аванґард. І тому потрібно або дистанціюватися від нього, або осідлати його. Якби в мене була можливість не думати про хліб насущний, я би із задоволенням поекспериментував зі спробами відійти від цієї заданості на зображення. Зняти проблему демонстрації, показу іншим і самому собі. Це важко пояснити. Не знаю, можливо, це вже не були б ні живопис, ні фото, ні інсталяція, ні відео. Образотворчість набула би зовсім інших форм. Мені хочеться відійти від так званої екранної культури. Наразі найцікавішим видається для мене перформанс, але, знову ж таки, не в знайомому вже нам вигляді. Не як відображення, мімесіс, а в онтологічному плані. Не як виокремлена картинка, а як багатство реального навколишнього світу. У Братиславі я робив скульптуру - аварію, зіткнення двох автомобілів у самому центрі міста, на площі перед супермаркетом стояли справжні авто, увімнуті одне в одне. В машинах знаходилися скульптури людей, у справжньому одязі, зі слідами крові. Зліпки з облич, рук, пістолети... Імітація бандитьської розборки. Також там було відзнято відео - свідки тієї сутички, переповідали, кожен по-своєму, про ту подію, яку вони мов би спостерігали. Із серйозними виразами, з острахом, з цікавістю. У відео знімалися художники - учасники тієї виставки. Імітація реальності в реальному середовищі.

- Чому тема бандитизму?

- Можливо, це попахує соціалом (хоча виставка за спрямованістю переслідувала це), але для мене головне пластика побудованої мізансцени, а також віртуальна диверсія. Нема мораліте, відсутні повчання, уникнено інформативності. Скульптура простояла 20 днів на тому місці, і молоді люди навіть почали фотографуватись на згадку біля неї. Реакція людей літнього віку була значно стриманішою. Це для мене теж є перформансом.

- Статичним?

- Розумієш, екшен-фільми, де безперестанку скаче Джекі Чан, мені добряче набридли. Зараз цікавіше переглянути Тарковського, з його довгими діалогами, тягучими кадрами, статичними планами. Це все відносно. Перформанс - це передусім пред-ставлення, пере-тікання. Навіть статичний. Бо це не анімація, а...

-...зупинений кадр?

- Так. Зупинений кадр. Він потребує режисури. Зупинений кадр, це ти добре підмітив. При хорошій режисурі можливе тимчасове виникнення вічуття іншої реальності. Гіперреальності. Тому важливо грамотно зробити інсинуації.

- Ти хочеш "розвести" глядача?

- Так, але не обдурити. Надати можливість глянути на реальність інакше.

- Чи хтось із учасників тієї акції досяг подібних результатів?

- Так, там було багато вартих уваги речей. Не все, звичайно. Вона вибудовувалася безпосередньо у міському середовищі й називалася "Публічні суб’єкти". Там не було живопису, графіки, традиційних салонних артефактів. Твори апелювали швидше до колективного безсвідомого. Один словак із Братислави, наприклад, оприлюднив на біґ-бордах по всьому місту збільшені тексти секретних документів доповідей стукача. У них під час "совка" у спілці був якийсь стукач. І ось художник видруковує невідомо звідки добуті секретні документи з переліком: коли, про що, на кого писалися доноси. Весь цей бруд було винесено на люди. Відбувся величезний, як на Словаччину, скандал. Той стукач ще живе. Уявляєш собі шум? Преса безперестанно обговорювала етичність подібного вчинку.

- А куратор знав, що художник готує такий хід?

- Так. Він боявся, але повівся на це, отримавши, може, найбільше п..., але не здав художника. Розумієш? Як Тер-Оґанесяна в Москві здали, коли він ікони порубав. Куратор його ж і здав... Ні, ну, куратор може здати. Мені особисто імпонує образ зрадника. Можна здати, а можна...

- А хіба існують ще ці поняття - здати, зрадити? Як на мене, говорити про це сьогодні принаймні неактуально. Зрада (измена) стала настільки повсякденно-банальним явищем, що випала з поля нашої уваги. Навіть подружня зрада перестала бути драмою, а перейшла у площину побутових конфліктів. А про те, щоб зрадити друга (киданути), ідеали (вірування), Батьківщину (?) - важко уявити, в який спосіб це ще можна зробити.

- Ні, ну я не кажу, що цього нема. Не кажу, щоб не перетворювати етику в естетику. Люди все ж залишаються людьми. Я хочу бути хорошою людиною, спілкуватися з хорошими людьми, мати справи з хорошими людьми. А мистецтво - це завжди трохи інше.

- Куратор, здаючи художника, також може це представити як художній жест...

- Пригадуєш, Кулік на виставці у Стокгольмі, обігруючи тему з тваринами, імітуючи пса, вкусив одного з відвідувачів і тут же отримав черевиком по писку від куратора тієї виставки. "Оце був перформанс", - все, що промовив Кулік після цього. Важливим є особисте ставлення до акту. Чи це хуліганство, чи перформанс? Де художній жест, а де хамство чи дурість? Кулік навіть у цьому випадку був делікатнішим, бо для нього це сфера естетична, при всьому брутальному антуражі, а куратор просто не вписався, вийшов за рамки. Зрештою...

Полный адрес статьи : http://kiev.guelman.ru/rus/articles/roza-straha/