Марат Гельман

Капиталист от искусства Компаньон (Киев), И.Бурлакова

Чем интересен Марат Гельман? Наверное, не столько всеми признанными достижениями - известный коллекционер, галерист, заметная фигура в политическом PR, - сколько умением небанально относиться к своей жизни. Он много раз начинал с нуля и становился профессионалом в каждой новой области. Успешная самореализация личности в совершенно разных видах деятельности всегда привлекает внимание и порождает вопрос: как ему это удается?

Марат Гельман считается одной из самых непредсказуемых личностей российского арт-рынка. Романтик в душе, электронщик по образованию, бизнесмен по жизни, он соединяет в себе "лед и пламень", логику и страсть. Его идеи всегда эпатажны. Его жизнь полна парадоксов. За свои сорок с хвостиком он ухитрился неоднократно, развернувшись на 180 градусов, начать жить "с чистого листа".

Первая жизнь прошла в Молдове. Там он имел профессию танцора, с ансамблем народного танца "Жок" ездил с гастролями во многие страны. И думал: "Вот она, жизнь! Заграница!". Вторая жизнь началась с учебы в Институте связи в Москве, во время которой он работал в театре рабочим сцены и, пытаясь повторить опыт отца, драматурга Александра Гельмана, писал пьесы, прозу. Третья жизнь, самая тяжелая, как он сам вспоминает, была до 1987 года: рутинная работа инженера-электронщика, зарплата 200 рублей (из которой еще надо было выплатить алименты), и никаких перспектив. Пока не появились центры научно-технического творчества молодежи и кооперативы, где он заработал свои первые большие деньги - двадцать тысяч рублей. На эти средства он купил произведения искусства.

Так с 1990 года началась четвертая жизнь - коллекционирование, в чем он очень преуспел. Собрал одну из лучших коллекций современного русского искусства - 800 работ, и открыл в Москве первую частную галерею имени себя. "Коллекционированию очень быстро учишься, - резюмирует свой опыт Марат Гельман. - Потому что тратишь свои деньги и хочешь понимать, на что их тратишь. Иначе соберешь то, что гроша ломаного не стоит. Так становишься экспертом в области искусства". И он стал экспертом высокого класса, благодаря чему галерея М. Гельмана лидирует в рейтинговых списках по уровню мастерства выбранных художников, искусству организации выставок и коммерческим результатам. В ней проходили выставки таких культовых художников ХХ века, как Йозеф Бойсаи, Энди Уорхол, а также знакового постсоветского художника Олега Кулика, Валерия Кошлякова, Арсена Савадова и многих других, а годовой оборот галереи доходил до полутора миллионов долларов. В 2001 году Марат Гельман открыл филиал своей галереи в Киеве, что стало заметным событием в культурной жизни столицы Украины. А с прошлого года киевская галерея Гельмана - самостоятельная структура, возглавил которую известный украинский художник Александр Ройтбурд.

В пятой жизни г-н Гельман был признанным профессионалом политического PR, создав вместе с Глебом Павловским Фонд эффективной политики. Оказались востребованными его галерейный опыт общения с художниками и особое сценарное мышление: "Экспертов, которые могут анализировать ситуацию, очень много, - говорит он. - А людей, которые могут выстроить сюжет от одной ситуации к другой, увидеть ее изменение - мало. Часто ловишь себя на том, что фактически пишешь пьесу".

Шестая жизнь началась совсем недавно, когда Гельман стал заместителем генерального директора ОРТ. И пока неизвестно, что за горизонтом. Он принял это предложение и занимается медиа-бизнесом, потому что сейчас ему интересна работа внутри команды, внутри структуры. Интересна тем, что это "другая система отношений, а у меня есть ощущение, что надо меняться".

В принципе, Марат Гельман меняется все время. Он не боится терять и начинать сначала. Потому что способен учиться, способен в любой новой области стать "профи" высокого класса. Помогает ему в этом, как он сам признается, интуиция и доля здорового авантюризма. А еще потому, что верит в удачу.

Категории справедливости в искусстве нет

"&": Марат, вы как-то заявили, что Украина - это последняя европейская страна, в которой нет арт-рынка. Но мы придем, т. е. Гельман и компания, и рынок будет. Довольно безапелляционное суждение. И многие жаждут объяснений, каким именно образом вы собираетесь это сделать?

М. Г.: Это вовсе не значит, что мы придем и всех "построим". Это значит, что мы сможем форсировать ситуацию. Для того чтобы возник арт-рынок, необходимо несколько условий. Часть из них в Украине существует. Если взять последние 10 лет, то российская художественная сцена на четверть точно питалась украинским искусством. Художники, которые родились в Украине: Илья Кабаков, Арсен Савадов, Боб Михайлов, Александр Ройтбурд, сейчас присутствуют на мировой и российской художественной сцене абсолютно на равных. Поэтому понятно, что художники в Украине есть.

"&": А чего нет?

М. Г.: Нет многого. И нужно помочь здесь это создать. Во-первых, художественный рынок, особенно новый, не может существовать без связи с международным рынком, потому что в первое время весь доход заключается в разнице цен. На мировом рынке и в Киеве они разные. Галерея Гельмана имеет связи если не со всеми, то с половиной западных музеев, которые интересуются восточноевропейским искусством. Как только ситуация выровняется, мы сможем влиять на соединение украинского художественного рынка с московским, с европейским, с американским.

Во-вторых, это технологии - мы знаем "как". В искусстве феномен образца является образующим началом, потому что все стремятся быть лучшими, никто не хочет быть худшим. А когда мы приехали в Киев, сразу увидели одну из главных ошибок: в одной галерее одновременно выставляются и очень хорошие, и очень плохие художники. Так делать нельзя. И это не мы придумали, так принято во всем мире. Что такое галерея на художественном рынке? Это не посредник между покупателем и художником, а экспертная институция, гарант качества. Как только галерея начинает поставлять и плохое, и хорошее, она перестает быть таким гарантом. И надо работать над авторитетом, которому можно доверять. В-третьих, между бизнесом и искусством существуют специфические отношения. Бизнес пытается в людях искусства найти равных себе партнеров: вот мы такие крупные, солидные, покажите нам с той стороны таких же крупных и солидных, с которыми мы сможем говорить на равных. И в этом смысле мне гораздо проще общаться с местной бизнес-элитой и предлагать им серьезные проекты, чем моим коллегам. Потому что я для них - равный партнер по опыту, по влиянию, по обеспеченности.

"&": Кстати, по поводу обеспеченности. Количество денег в России и в Украине - несравнимо. И это будет влиять на ситуацию развития арт-рынка в стране. Как вообще при таких обстоятельствах можно в Киеве использовать опыт Москвы?

М. Г.: Надо понимать, что в России нет художественного рынка. В Москве - есть. Понимаете, в такой огромной стране, как Россия, наличие десяти преуспевающих галерей - это просто смешно. В России пошли таким путем: раз все не поднять, организуем художественный рынок в Москве. Все интересные художники переехали в Москву. Деньги все тоже в Москве. Поэтому здесь нельзя говорить, что в России все успешно. В Украине через некоторое время ситуация может оказаться гораздо успешнее, потому что здесь нет такой централизации: Киев и все... Харьков сам по себе, Львов сам по себе, Одесса сама по себе. Это замечательно. Искусство Украины дееспособно. Вопрос только в том, чтобы сделать его элементом государственной политики. Как это сделала Америка после войны - свои ценности миру предъявляла посредством искусства. Надо чтобы современное украинское искусство стало международной маркой. Пока же в Украине есть только бокс.

"&": Но существуют еще отличия в русской и украинской ментальности. Допустим, в Киеве нельзя так беспардонно эпатировать и шокировать публику. Это тоже может помешать?

М. Г.: Человек искусства - всегда космополит. И собственно говоря, великие национальные герои - это те, кто продвинул свою страну в мир, а не подчинился каким-то ее внутренним законам. Поэтому и в Москве, и в Киеве мы декларируем четкую международную позицию. Нас интересует то национальное искусство, которое может стать частью интернационального контекста.

"&": Хорошо. Тогда какие критерии нужно соблюдать художнику, чтобы попасть в интернациональный контекст?

М. Г.: Современному художнику необходимо находиться в четырех контекстах. Во-первых, он должен владеть современным визуальным языком, во-вторых, чувствовать себя в контексте истории мирового искусства. В-третьих, он должен стремиться стать частью сегодняшнего мирового контекста: все, что делается сейчас в арт-мире, - это система координат, в которой художник ищет свою нишу. Потому что история искусства организована как своеобразная библиотека, где нет нужды в одинаковых книжках. Пусть даже в разных обложках. Ценятся только книжки в одном экземпляре.

И четвертый контекст - личностный, контекст собственного творчества. Художник должен иметь, что сказать миру. У него должна быть либо своя судьба, либо умение проводить чужие судьбы через себя. И он не может повторяться.

В арт-рынке сейчас очень жесткая конкуренция. Причем важен не только талант, но и возраст. Если художник молод, то у него есть шанс пройти данный путь. А если это немолодой гений из провинции, не подключенный к перечисленным контекстам, то даже у гения нет шансов. Потому что категория справедливости, категория демократии к искусству не имеет никакого отношения. Художественная среда несправедлива изначально. И с этим надо смириться. Здесь работают другие правила.

"&": Получается, продается имя, а не произведение искусства, и можно профессионально раскрутить не гения, а посредственность, так же, как в шоу-бизнесе?

М. Г.: Это тоже иллюзия. Культурная машина всегда работает избыточно. На каждом этапе происходит отжим. Да, можно сделать шоу из дилетанта, можно сделать ему PR. Но на следующем этапе он все равно отфильтруется. Судите сами: в Москве - 5 тысяч художников (для сравнения, в Нью-Йорке - 100 тысяч). А мы знаем только 50. Потому что искусство не живет в контексте PR. Оно живет в контексте славы и вечности. Это совсем другие масштабы.

Доверие приносит дивиденды

"&": Когда вы открывали в Москве свою первую частную галерею, учиться было не у кого. Откуда пришла уверенность, что получится, что вы не разоритесь?

М. Г.: На самом деле история вопроса очень смешная. Меня уговорил открыть галерею Леня Бажанов. Для нас он был авторитетом, ездил за границу, у него были хорошие контакты за рубежом. И он говорит: "Тебе надо открыть галерею, а я помогу найти "интуру" и т. д.". То есть галерею я открыл, исходя именно из того, что мне помогут. Потом выяснилось, что все надо делать самому. И сработала энергия непонимания. Интуитивно было сделано несколько правильных шагов. Это был 1990 год - время, когда не только в искусстве огромное количество организаций открывались и закрывались, появлялись и исчезали, договоры заключались и расторгались. Москва была заполнена нашими бывшими соотечественниками, которые приезжали, чтобы заработать любыми путями. Во всей этой "непонятке" художник и коллекционер находились в страхе: они думали не о работах, а о том, что их завтра обманут. И вдруг появляется галерея, названная именем конкретного человека, и ясно, что если ты придешь туда через месяц, то тебе не скажут: "У нас сейчас другой директор и ваш договор с прежним директором недействителен". Оказалось, в то смутное время главным был фактор доверия. Поэтому пришел успех. Еще сыграл свою роль фактор соразмерности места и действия. Галерея начиналась в большой квартире. Западные коллекционеры узнавали в этом европейскую ситуацию - в Европе маленькие галереи. А у нас тогда создавали огромные структуры при огромных залах. Иностранцы понимали, что с экономической точки зрения такая структура не может существовать в качестве нормы. Поэтому в моей галерее они нашли маленький элемент совпадения с тем, к чему они привыкли у себя дома, где они привыкли покупать произведения искусства.

И конечно, помогла моя любовь к искусству. Я же не был профессионалом, когда открыл галерею, поэтому не относился к предмету своего дела отстраненно. Я страстно все свободные деньги вкладывал в искусство. Они видели, что я сам это покупаю. Это тоже работало на доверие.

"&": Вы, кстати, создали музей своей коллекции, ведь собрано больше 800 экспонатов? Или эта идея еще висит в воздухе?

М. Г.: Сегодня у меня нет планов создавать свой музей. История показывает, что люди, собирающие коллекции, и люди, создающие музеи, должны быть разными по психотипам. Музейщик не должен быть страстным. Поэтому я для себя выбрал стратегию дарителя. 80 работ я уже подарил Русскому музею. И там будет отдельный зал Марата Гельмана. Сейчас веду переговоры в Киеве с одним из крупнейших ваших бизнесменов о создании им Музея современного искусства. И если этот музей будет создан, я готов подарить часть моей коллекции. Веду переговоры с Третьяковкой, если они будут соблюдать определенные условия, я и им подарю. Для меня такая ситуация гораздо более комфортна, чем сказать: "Я создаю музей!", а потом выяснить, что твоей коллекции для музея недостаточно. Моя коллекция охватывает десятилетие - 90-е годы представлены очень полно. А то, что после или до... До - это то, что я случайным образом собирал. После - это после того как я практически перестал заниматься искусством. А у музея должен быть более широкий охват. Поэтому для создания музея я - плохая кандидатура, а в позиции дарителя я наоборот очень привлекателен.

Деньги сохраняют прошлое

"&": Марат, почему первые большие заработанные деньги вы стали вкладывать в коллекционирование картин, а не в квартиры, дома, машины, как это делало большинство разбогатевших?

М. Г.: У меня долго был такой уровень зарплаты в НИИ, что я и не мечтал ни о квартире, ни о машине. И когда произошел очень резкий переход: получал 200 рублей, и вдруг стал зарабатывать в 100 раз больше, то потребительские стандарты не успели измениться за короткое время. Те большие деньги для меня еще не являлись ни машиной, ни квартирой. К тому же надо иметь в виду, какой это был период - 1987 год - авантюрное время, мы только-только начинали что-то узнавать, впервые появилась возможность не работать где-то официально.

И может быть, я интуитивно почувствовал, что приобретение квартиры - это трата денег, а приобретение произведений искусства - вложение денег с надеждой на фантастические прибыли в будущем. А для человека моего склада очень важно умение легко отказываться от завоеванного. Поэтому я это сделал легко, чем довел до истерики свою маму, которая собрала семейный совет, чтобы объяснить сыну, что деньги достаются с трудом. Но свои первые 20 тысяч я очень удачно вложил.

"&": По тем временам у вас было оригинальное отношение к деньгам. Сейчас что-то изменилось?

М. Г.: Я очень ценю деньги. Но не за то, что на них можно что-то купить. Для меня главное в отношении к деньгам заключается в том, что с их помощью на тебя могут работать другие люди.

"&": То есть вы - капиталист?

М. Г.: Можно и так сказать. Я сейчас больше занимаюсь медиа-бизнесом, но при этом продолжают работать обе мои галереи. И работают на Марата Гельмана. С помощью денег можно не бросать прошлое. И это - счастье.

Но, конечно, я и комфорт очень ценю, и хорошую кухню. Дело в том, что все-таки я захватил тяжелый период безденежья и вообще той советской тоски, когда на моих глазах из-за денежных проблем у людей рушились семьи. Я полгода жил с родителями первой жены, потому что негде было жить. Из-за этого и распался наш брак. Поэтому можно сказать, что меня не столько радуют деньги, сколько удручает их отсутствие. Сейчас оборот моей галереи составляет полтора миллиона долларов. Это позволяет быть экономически независимым, что, несомненно, очень приятно.

Политики и художники - близнецы-братья

"&": Если искусство, по вашему же выражению, самоценно, и не надо объяснять, почему ты этим занимаешься, то чем вас привлекла политика и PR-технологии?

М. Г.: Здесь, безусловно, главный интерес - коммерческий. Другой вопрос, что я никогда не занимался тем, что мне неинтересно. А это было интересно. И мы с Глебом Павловским в 1995 году организовали Фонд эффективной политики. Я занимался визуальным пространством, а он - текстовым. Но потом выяснилось, что есть гораздо более интересные вещи, чем просто делать видеоролики и плакаты. Это - коммуникативная сфера. Политик не может, не умеет, а иногда и не хочет выстраивать отношения с творческими людьми. Потому что он привык комфортно себя чувствовать в системе либо своих подчиненных, либо своих последователей. Иными словами, это или люди, которым он платит деньги, или те, кому он нравится. А творческие люди, во-первых, никогда ничьими последователями не бывают, кроме самих себя. Во-вторых, не ходят на работу, чаще они - свободные художники. Творческие личности выпадают из системы "исполнитель-подчиненный". И у них нет общего языка с политиками. А во время предвыборных кампаний политики нуждаются в творческих людях. От художника, дизайнера, журналиста, рекламщика во многом зависит успех политика на выборах. И мой галерейный опыт работы с художниками, умение выстроить эффективную работу с людьми неуправляемыми оказались здесь востребованными. Я стал, можно сказать, "интерфейсом" между политиками и творческими людьми, практически переводчиком с языка чиновника и политика на язык творческого человека. И выяснилось, что фигура политика и фигура художника во многом совпадают.

"&": Неужели? А часто создается впечатление, что это люди с разных планет...

М. Г.: Как оказалось, они очень похожи. И те, и другие - эгоцентрики, ставят себя в центр мира, продвигают себя. Политик и художник - это определенный менталитет и тип воли. Нужна определенная мера невменяемости, чтобы считать себя центром мира.

Я стал заниматься политическим PR еще и потому, что интересно иметь дело с действительностью, на которую можно влиять. Конечно, когда ты смертен, ты задаешься вопросом, что имеет смысл делать, а что нет? А в искусстве ты становишься на позиции творца и вечности. Поэтому уходишь от этого чисто человеческого вопроса.

"&": Вы быстро приняли предложение стать заместителем генерального директора ОРТ. Почему?

М. Г.: Да, я действительно думал не долго. Потому что я верю в удачу, верю в случай. И считаю, что теми случаями, которые предлагает тебе жизнь, надо обязательно воспользоваться. Сейчас мне интересна общая работа с Костей Эрнстом и Сашей Любимовым. К тому же мы давно знакомы. С Костей - с 1995 года, он тогда издавал журнал "Матадор" и очень интересовался моей галереей. С Сашей у нас были деловые отношения. Мы познакомились во время путинской кампании в 1999 году, я руководил творческим отделом, а он занимался реализацией медиа-проектов.

"&": И все-таки перейти в чиновники свободному человеку... Это требует определенной перестройки мировоззрения, не так ли?

М. Г.: Дело в том, что я человек, который все всегда делал сам. Все, что я имею, это то, что я сам себе сделал. И я всегда работал на это один. Теперь у меня есть ощущение, что надо меняться. В том, чего ты достиг самостоятельно, виден какой-то потолок. И сейчас мне интересна работа внутри команды. Когда ты внутри структуры, это совсем другой адреналин. ОРТ - огромная влиятельная корпорация, где есть совет директоров, куда ты идешь менеджером. Это другое ощущение. Некий вызов, изменение в твоей жизни. По большому счету, некое испытание, которое, наверно, надо пройти. И потом я впервые за всю свою жизнь оказался на должности. Теперь какие-то блага я получаю не потому, что я это заслужил, а потому, что мне это положено. И это тоже интересно.

"&": Какова ваша роль в этой команде?

М. Г.: У нас три системы взаимоотношений: система ответственности - это аналитическая дирекция, дирекция информационного вещания, Украина и другие регионы. Система компетентности - это продвижение, отношения с властью, PR. Я там ничем не руковожу, только помогаю. Просто масштабы сменились. Ну а "член команды" - это все, что касается общих вопросов, конкуренция с другими каналами, внешние проекты, новые способы зарабатывания денег.

Территория личного

"&": Марат, вы часто меняли свою жизнь на 180 градусов, начинали с нуля новое дело и добивались в нем успеха. Каким образом у вас это получается? Так как у вас сценарное мышление, может быть, вы придумываете и сценарий своей жизни?

М. Г.: Думаю, что я человек не одной судьбы. С юности я увлекающийся, страстный. И эта страстность помогает. Потому что с таким отношением ты в три раза больше работаешь. Я ни одной выставки не сделал из чисто коммерческого интереса. И никогда не проектировал свою жизнь. Сценарное мышление, конечно, есть, от папы передалось, драматурга Александра Гельмана. Есть ощущение настоящего времени как всего лишь момента между вчерашним и завтрашним мгновениями. Я слишком часто видел, как все меняется, переворачивается вверх дном. Может, я склонен к авантюрам в хорошем смысле слова. В том плане, что сегодняшний день - это первая страница пьесы и все еще впереди. Но сейчас мне 41 год, посмотрим, возможно, это уже последнее изменение в судьбе.

Еще мне помогало умение учиться. Бывали ситуации, когда, войдя в новую среду, я уже через месяц чувствовал себя в ней более чем комфортно. Но вообще-то, я всю жизнь наблюдаю огромную разницу между планируемыми усилиями и результатом. Не только у себя, но и у других. Бывает, человек добился многого, но какая-то стихия все отменяет. Поэтому, думаю, что мне сопутствует удача. То ли я ее не предавал, то ли она меня не предавала. Но пока я считаю, что удача в жизни - это главное.

"&": И все-таки, кем вы себя больше ощущаете - галеристом, коллекционером, специалистом PR, бизнесменом? Мы еще не коснулись таких граней, как журналистика, литературная деятельность...

М. Г.: С книгой пока заминка. Она написана, но надо переписывать. Потому что получилось учебное пособие, а не чтиво. Но это занятие я не считаю своей профессией. Просто, по-моему, в наш информационный век культурный человек должен уметь писать и быть при этом достаточно интересным. Но я пишу, только если просят или очень нужно. А кем я себя ощущаю - это самый интересный вопрос. Достаточно долго я прилагал все усилия, чтобы мое имя и деятельность воспринимались в спайке "галерист-Гельман". Это как в известных спайках - "поэт-Пушкин", "фрукт-яблоко" и т. п. Но уже с 1995 года начал заниматься разрушением такого сочетания. Потому что я себя ощутил человеком 21 века, который старается уйти от профессиональной идентичности. Но важно другое - у меня есть некое видение мира, и я постоянно пытаюсь внедрить его в других людей. А этот процесс никогда не может закончиться.

"&": Насколько ваш публичный облик расходится с вами настоящим?

М. Г.: Расходится, конечно. На самом деле я гораздо более открытый человек, чем кажется. Бываю незамысловатым и наивным. Ошибки создаваемого образа складываются из ошибок других людей, особенно журналистов, пытающихся отгадать все твои мотивы. А зона мотивов никому неизвестна, кроме самого тебя. Могу привести такой пример: допустим, коллекцию я стал собирать только потому, что мне нужно было иметь что-то, что можно продать, если буду эмигрировать из Молдавии в Москву. Ну и что? Какое это имеет значение теперь? Главное, что коллекционирование получилось. И вообще, очень много фундаментальных вещей было сделано непонятно по каким мотивам.

"&": Что вам еще нравится, чем увлекаетесь?

М. Г.: Мне кажется, что я живу при коммунизме. Отдельно работы и отдельно жизни нет. Свободного времени и рабочего отдельно тоже нет. То есть все свободное время является рабочим, и наоборот. Если говорить о семье, как уж точно о зоне личного, то у меня два сына 20 и 19 лет, и 5 месяцев назад родилась дочь. И это - единственная моя территория совсем личного.